Отчаянный стук в дверь прогнал остатки сна, и без того слабого и беспокойного. Обычно Марика поднималась еще до рассвета, но в этом году с наступлением весны ей вдруг стало постоянно нездоровиться, а как начали таять снега, она разболелась не на шутку. Так, что временами было просто-напросто тяжело выбраться из-под теплых меховых одеял. Не помогали ни проверенные отвары, ни лечебные заклинания. Все свои хвори Марика раньше врачевала без проблем, но что-то вдруг разладилось в одночасье. Может быть, стара стала?.. Хорошо хоть, Арьель не видел ее нездоровье и не волновался, он ушел незадолго до того, как раскисшие дороги стали почти совсем непроходимыми. Не сиделось ему на месте, неподвижность и бездействие совсем измучили его, и он, потеряв надежду увидеть еще когда-либо Нэля, едва дождался конца зимы, и отправился в странствия. И Марика, и он сам, оба надеялись, что возвращение к привычной жизни исцелит его тоску. И Арьель ушел, как уходил уже много раз, только на сей раз вместе с верной спутницей-лютней он уносил с собой еще и книги. Марика не возражала, магические тома хоть и возбуждали ее крайнее любопытство, вместе с тем пугали до дрожи. Долгое присутствие их в своем доме она едва ли вытерпела бы.
Все это привычно промелькнуло в ее мыслях в те минуты, пока Марика сбрасывала с себя меховые шкуры, завернувшись в которые, она сидела около очага. Дверь была заперта на засов, а для того, чтобы отодвинуть его заклинанием, Марика чувствовала себя слишком больной.
Она отпирала дверь, размышляя, кого же принесло к ней по такой непогоде. Разве что в деревне кто серьезно захворал, да разве сможет она помочь сейчас? Заранее приготовив слова отказа, Марика открыла дверь... и сразу же забыла все, что хотела сказать. Потому что на грудь ей буквально упал посетитель... точнее, посетительница - если судить по выбившимся из-под маленькой меховой шапочки светлым кудрям. Марика охнула, сама чуть не потеряв равновесия, и без лишних слов повлекла девушку в комнату, в тепло.
Через несколько шагов оказалось, что гостья и сама может прекрасно держаться на ногах. Она, будто спохватившись, освободилась от рук ведуньи, и выпрямилась, одновременно убирая с лица растрепанные волосы. Теперь можно было рассмотреть, что это совсем юная девушка, буквально на пороге своей семнадцатой или восемнадцатой весны, прелестная, чистая и нежная, как первый подснежник. На ней был мужской костюм для путешествий, заляпанный дорожной грязью; грязь покрывала и бледное личико, с которого на Марику смотрели огромные отчаянные глазищи; пухлые розовые губки дрожали, словно девушка собиралась вот-вот разрыдаться. Совсем дитя, подумала Марика с изумлением, и откуда же она взялась в лесу? Ясно, что не деревенская, местных девушек ведунья знала всех. Да и не походила ее гостья на крестьянку, ни лицом, ни статью, ни одеждой. И ручки маленькие, нежные, хоть и покрасневшие от холода (удивительно, почему же она без перчаток?..)
- Садись сюда, к огню, - Марика решила, что первым делом девушке нужно дать отогреться, и взяла ее под локоть, чтобы подвести к очагу. Гостья, впрочем, не спешила воспользоваться ее приглашением, и даже как будто нарочно сопротивлялась, упираясь. Глаза ее бегали по комнате, что-то отыскивая, и медленно наполнялись слезами. Да что ж с ней такое? - Садись, садись! Погрейся, да и рассказывай, что стряслось у тебя.
- Где Ариель? - подозрительно звонким, дрожащим голосом вдруг спросила девушка. Имя музыканта она выговорила неуверенно и с ошибкой, словно сомневалась, как оно правильно звучит. - Мне нужно с ним поговорить!
Марика слегка опешила. Еще ни разу к ней в хижину не являлись девушки, разыскивающие ее непутевого названного братца. Если он и обижал кого, то уж, разумеется, не сообщал, что застать его можно в доме ведуньи. Так что же этот поганец натворил? Что сделал с бедной девочкой, что они прибежала искать его в уединенной лесной избушке? И когда, собственно говоря, успел?
- Где он? - продолжала допытываться гостья, не переставая обшаривать глазами каждый уголок комнаты. Судя по напряжению в ее голосе, она была близка к истерике. - Где?!
- Нету его, милая, - как можно мягче ответила Марика. - Уж недели две как ушел отсюда...
Не успела она договорить, как девушка рухнула на пол, словно подкошенная, и разрыдалась в голос. Перепуганная не на шутку Марика бросилась ее успокаивать, но слова как будто вовсе не доходили до слуха гостьи. Пришлось оставить ее на несколько минут, чтобы приготовить успокаивающий отвар. Впрочем, тут Марика столкнулась с проблемой - как заставить выпить его? Девушка все еще плакала, правда, уже тише, почти как ребенок, но слезы ее утихать вроде бы не собирались. Тогда, опустившись рядом с ней на колени, Марика взяла ее крепко за плечи и хорошенько встряхнула, а когда и это не помогло, шлепнула ее несколько раз ладонью по щекам.
Оплеухи помогли. Девушка притихла, и тогда Марика сунула ей в руки кружку с отваром. Механически, явно не понимая, что делает, гостья отхлебнула дымящейся жидкости и перевела на ведунью заплаканные, покрасневшие глаза, взгляд которых стал заметно более осмысленным.
- Вы - Марика? - спросила она неожиданно, снова удивив хозяйку своей осведомленностью. Неуверенная, впрочем, была эта осведомленность, девушка произнесла имя опять же с запинкой и с ударением не на тот слог.
- Да, это я... А ты кто такая будешь, милая? Да и какая беда тебя привела?
Гостья хлюпнула носом и попыталась горделиво выпрямиться. Сидя на полу, сделать это было весьма трудно, но у нее получилось, хотя и не сразу. Марика с все возрастающим удивлением наблюдала, как задрался к самому потолку маленький аристократический носик, и как вспыхнул на грязных щеках огненный румянец.
- Я - Элейна Аль. Мой отец - тан Альбрехт Аль из Тальеры.
- О боги! - только и сказала Марика, невольно отшатываясь.
Тана она помнила великолепно. Видный мужчина, властный, но рассудительный, и, очевидно, благородный и порядочный. Он вызвал у Марики исключительные симпатии, и не в последнюю очередь тем, что всей душой хотел помочь молодому магу. Про дочь же его она слышала всего один раз, от Арьеля, который увидел ее в магическом зеркале в тот день, когда ведунья своими чарами пыталась разузнать местоположение Нэля. Тогда она никак не связала девушку с магом, скорее, в зеркале отразились собственные помыслы музыканта; для Марики не было секретом, что ее обладающий привлекательной внешностью братец весьма охоч до женского пола. Теперь она утвердилась в своей правоте. Элейна разыскивает Арьеля, значит, что-то между ними было.
- Что вы так на меня смотрите?.. - прошептала девушка, заливаясь краской.
- Извини, милая, - спохватилась Марика. Она, пожалуй, и впрямь излишне пристально разглядывала Элейну, пытаясь по лицу ее понять причины, приведшие ее сюда. - Я просто удивлена. Снимай-ка плащ да давай, все-таки, пересядем к огню. И ты мне все-все расскажешь по порядку. А я уж помозгую, как тебе можно помочь.
Слова хлынули нескончаемым потоком, словно девушка только и ждала момента, когда ей можно будет выговориться. И уже через несколько минут Марика поняла, что рассказ принимает вовсе не то направление, какое она ожидала.

Когда отец уехал в столицу по вызову короля, Элейна потеряла всякий покой. Днем ее одолевали тревоги и дурные предчувствия относительно судьбы отца; нередко она проливала горькие слезы, которые становилось все труднее и труднее сдерживать. Единственное, на что ее еще хватало, это прятаться в такие минуты от братьев и от слуг.
Ночью же начиналась другая напасть. Лекарь исправно потчевал Элейну успокоительными и снотворными отварами, которые нисколько не помогали. Видения продолжались. Намерение же отыскать музыканта, друга молодого мага, так и оставалось всего только намерением. Послать на поиски было некого, доверенных лиц у Элейны не имелось. Отправиться же самой было никак не возможно. Элейна не могла даже придумать предлога, который показался бы оставшемуся за старшего Каю достаточно убедительным, чтобы он отпустил ее из дома неизвестно куда. Тем более, что Кай за последнее время посуровел и стал как будто старше, возложенные на него новые обязанности словно прибавили ему год или два. Теперь он стал еще больше походить на отца...
...От которого, кстати, не было вестей в течение целого месяца. Молчание это было по-настоящему страшным; Элейна с ума сходила от тревоги, и скоро сделалась совсем больна из-за постоянных душевных переживаний. Даже Кай, поначалу не разделявший дурные предчувствия сестры, начинал заметно нервничать, и Эрреду тоже передалась нервозность старших сестры и брата. Надежду поддерживало одно: если в замок с конфискацией до сих пор не приехали люди короля, значит, для тана еще не все кончено. Но страшного визита все ожидали со дня на день, и Кай, спавший с лица и совершенно потемневший, как грозовая туча, только что на стенку не лез от ярости и отчаяния.
Когда общее напряжение достигло своего апогея и грозило уже прорваться необдуманными поступками юных отпрысков тана (Кай, в частности, подумывал о том, чтобы отправить к королю делегацию с вопросом о судьбе отца), из столицы прибыл гонец с посланием. Его приняли, словно божьего вестника, оказав всяческий почет и уважение, так что он, наверное, был удивлен очень сильно. Письмо, привезенное им, было запечатано королевской печатью с грифоном, но написано рукою тана. Он сообщал, что жив, здоров и находится в Стеклянном дворце. К сожалению, множество дел не позволит ему вернуться домой в ближайшее время, но и вызвать к себе никого из детей он не может. Так уж складываются обстоятельства. Тан не объяснял, какие именно дела его задерживают, но сам тон письма - одновременно отечески-заботливый и сдержанный, - и королевская печать убедили Элейну, что отец попал под арест. Король хоть и не заточил его в подземелье, но предпочел не отпускать от себя далеко, чтобы можно было постоянно за ним приглядывать. Кай тоже это понял, судя по тому, как нахмурились его светлые брови.
- Ну что ж, - сказал он сумрачно, когда письмо было прочитано сестрой и вернулось к нему в руки, - все могло быть и много хуже. Отец жив и на свободе, и это главное. Когда-нибудь он вернется. Не может же король держать его при себе вечно. Да и маги рано или поздно утихомирятся.
С тем, что ситуация могла быть и хуже, Элейна в душе согласилась целиком и полностью. Что касается остального - она была настроена не столь оптимистично, и сердце ее чуяло, что скорого возвращения отца ждать не стоит.
Но все же, на душе стало немного полегче, и тревога чуть разжала сомкнутые вокруг сердца когти.
...Только вот ночью стало совсем худо.
Обычно, в видениях Элейне являлся только лишь образ молодого мага. Он никогда не пытался с ней заговорить, и не касался ее, чему она была очень рада. Ей казалось, что если он дотронется до нее, она не сможет удержаться от крика - настолько всеобъемлющ был ее страх перед ним. Достаточно было и его взглядов, их хватало, чтобы душа девушки начинала буквально выворачиваться наизнанку от страха.
Но когда маг впервые заговорил с ней в видении, она не смогла закричать. Она совершенно оцепенела - если только можно оцепенеть во сне, - так, что даже дышать стало тяжело. Какое там кричать! Элейна хотела сказать ему, чтобы он оставил ее в покое, что она не хочет слушать его, но горло ее сжалось в болезненном спазме. Она хотела заткнуть уши, но руки ей не повиновались, они висели вдоль тела, как бесполезные плети, и были тяжелы, как свинец.
Магу, как видно, тоже было трудно говорить. Голос его звучал очень и хрипло, словно у тяжелобольного, и Элейне невольно приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова (хотя она и не хотела ничего слышать). Кроме того, он выглядел очень непривычно в хорошо пошитой белой рубашке с открытым воротом; видение было таким четким, что Элейна различала даже черные волоски на худой груди мага.
Говорил он нечто странное. Он убеждал ее отыскать менестреля по имени Арьель и уговорить его уничтожить какую-то книгу. Слова его звучали не как просьба, а, скорее, как приказ. При этом он пристально смотрел в глаза девушки, и взглядом своим удерживал ее взгляд. Ей было безумно страшно и хотелось убежать, но он не отпускал.
Так продолжалось много ночей подряд. Из сна в сон оцепенение ослабевало, но это мало помогло Элейне. Она пыталась зажать уши ладонями и убежать, чтобы не слушать мага, но он неизменно останавливал ее, брал за руки и отводил их в стороны. Девушке оставалось только удивляться, сколько, оказывается, силы в его тонких руках. Она начинала кричать и плакать, чтобы заглушить его голос, но он одним взглядом заставлял ее замолчать. Ясно было, что никакого сострадания к мукам девушки он не испытывает; во всяком случае, Элейна не видела в его глазах ни капли жалости. Он использовал ее в своих целях, только как инструмент, и ему не было дела до ее чувств и желаний. Для Элейны, привыкшей, что ей никогда не перечат, и почти все ее желания удовлетворяются незамедлительно (иногда - это потому, что некоторые желания отец считал неразумными и кое-что, все-таки, запрещал), такое отношение к ней стало шоком. Но страшнее всего было то, что ни жестокости, ни равнодушия она в маге не чувствовала. Была вместо них какая-то отчаянная исступленность, и иногда у девушки возникала странная мысль, что маг хватается за нее, как за соломинку, и именно потому так настойчив, что она - его последняя надежда.
В конце концов, Элейна тоже впала в отчаяние. Больше так продолжаться не могло, она начинала бояться за свой рассудок. Или я поддамся на его уговоры, размышляла Элейна днем в своей спальне, проливая горькие слезы, или сойду с ума. Нужно ехать. Но как объяснить Каю - зачем?.. Ни в какие видения он ни за что не поверит, решит, что я лишилась разума вследствие тревоги за отца. Да и то - как сказать брату, что мне жизненно необходимо найти какого-то молодого мужчину, хотя бы и того, кого он неплохо знает?.. Что он подумает?! Да он просто не отпустит ни за что!
Чтобы придумать предлог, следовало взять себя в руки. Убеждать себя в чем-либо Элейне было не впервой. Нужно найти какой-нибудь положительный момент, сказала она себе. Маг велит мне разыскать менестреля - прекрасно! Это отвечает моим собственным намерениям. Я тоже хочу его разыскать. А маг даже облегчил мне задачу, поскольку указал, куда мне следует ехать. Да и нужно же, в конце концов, как-то избавляться от видений!..
Немного успокоившись, Элейна тут же сочинила и объяснение. Она пришла к брату и в слезах поведала ему, что очень больна, что ее мучает бессонница и снедает невыносимая душевная тревога (и это было почти чистой правдой). Лекарь давал ей различные снадобья, но ни одно не помогло ей (и это тоже было правдой), а потому посоветовал отправиться в храм Перайны в Гахар и помолиться богине, а заодно просить помощи у тамошних служителей, особенно искусных в лекарском деле. Гахар Элейна выбрала не просто так, а с умыслом: по дороге в этот город ей пришлось бы проехать мимо деревеньки, недалеко от которой, по словам мага, скрывался сейчас менестрель.
В роли измученной больной Элейна была весьма убедительна, и у Кая не возникло ни малейших сомнений, что сестра нездорова. Не уступить ее слезным мольбам он не мог, - а слез и впрямь было много, рыдала девушка так, что, казалось, сердце ее сейчас разорвется. Выдержки ее хватило как раз, чтобы подойти к брату, гордо вскинув голову...
Разумеется, отпускать ее в одиночестве путешествовать между городами Кай был не намерен, и выделил ей эскорт из нескольких рыцарей. Элейна смолчала; она планировала избавиться от них ближе к пункту назначения, то есть - к реальному пункту назначения. Но брату знать об этом не следовало. Как избавиться от эскорта, Элейна точно еще не знала, но не сомневалась, что придумает что-нибудь по дороге.
И придумала. Без особого труда ускользнула от охраны, не сразу сообразив, что своим исчезновением, возможно, подписала рыцарям смертный приговор. Теперь, без нее, им было лучше не возвращаться в замок. Кай просто велит казнить их за то, что недоглядели за своей подопечной! Но, что сделано, то сделано. Элейна довольно быстро избавилась от угрызений совести.
Освободившись от охраны, она свернула с дороги и отправилась отыскивать названную магом деревеньку, а вслед за тем - хижину колдуньи, у которой жил Арьель. Колдунья Элейну даже не очень пугала, мага она боялась гораздо больше.
За следующие два дня она натерпелась столько, что у порога лесной избушки появилась буквально полуживая. Ей удалось отыскать деревушку, и там ей объяснили, как добраться до колдуньи. Дело было к вечеру, но Элейна, хотя и устала и была голодна, и к тому же сознавала всю опасность ночного путешествия по лесу, не стала задерживаться на ночлег. Уж очень не понравились ей взгляды деревенских мужиков... Он них ее в дрожь бросало. Ей казалось, что в деревне с ней может случиться что-то очень, очень плохое, и это будет гораздо хуже того, что она может встретить в лесу.
Ну, а в темноте она, конечно же, заблудилась, и как пережила ночь в лесу - и сама того не знала. И, когда, едва держась в седле, выбралась вдруг на открытую полянку с избушкой, то в такое чудо сначала даже не поверила. Не иначе, как боги ее хранили... В тот момент она поверила, что теперь все беды ее кончились, и Арьель ее обязательно послушает и сделает то, о чем она его попросит, и черноглазый маг, наконец, отпустит ее, и вернется прежняя безмятежная жизнь.
Но когда Элейна услышала от Марики, что Арьель покинул ее дом, да когда - две недели назад! - отчаяние с новой силой охватило ее. И поняла она, что ничего еще не закончилось.

Закончив рассказ, Элейна немного успокоилась, и только продолжала тихонько всхлипывать. Марика, исполненная жалости, помогла ей снять шапочку и меховой плащ, и нежно погладила ее по светлым кудрям. Бедная девочка! Сколько ей пришлось вытерпеть, какой измученной она выглядит! Марике захотелось заключить ее в объятия и утешить, как только будет в ее силах. Но Элейна, несмотря на все невзгоды, все же оставалась аристократкой, и вряд ли позволила бы кому-нибудь проявлять к себе жалость.
- Что же мне теперь делать? - тихо прошептала девушка словно бы про себя, склонив светловолосую голову.
- Не знаю, милая... - отозвалась Марика. - Нужно подумать.
- Я буду искать его, пока не найду, - еще тише проговорила Элейна. - Иначе мне жизни не будет, я знаю... Но только никак я не пойму - почему я?
Хороший вопрос, подумала Марика про себя. Я тоже хотела бы знать - почему ты? Почему Нэль не пришел к Арьелю или хотя бы ко мне? Почему выбрал эту несчастную девочку, почти дитя, которая боится его хуже чумы? И, кстати говоря, почему он не пришел за книгой сам? С каких это пор ему потребовались посредники? Марике с трудом верилось, что боги вняли ее молитвам и послали человека, который сумел справиться с силой Нэля и заточить его в месте, откуда он не смог самостоятельно выбраться. И опять же - зачем ему понадобилось уничтожать книги, которые он почитал за величайшее сокровище?
- Он объяснял тебе, почему книги так важны? - спросила Марика, пытаясь собрать мысли воедино. Ей все еще сильно нездоровилось, и трудно было сосредоточиться.
- Нет...
- А рассказывал, где он сейчас находится? Хотя бы намекал?
- Нет... Он ничего не говорил... только повторял мне снова и снова, чтобы я разыскала музыканта и передала его просьбу... чтобы уговорила любыми способами... он повторил это, наверное, несколько сотен раз...
- Он каждую ночь приходит к тебе?
- Да, каждый раз, когда я засыпаю, - Элейна подняла голову и направила на Марику невидящий взгляд. - Я так боюсь спать теперь...
- Напрасно, ведь он не сделал тебе ничего плохого. И не сделает, уверяю тебя. Он ни за что на свете не причинит тебе вред, - Марика постаралась говорить как можно более убедительно, потому что она видела тревогу и сомнение в глазах девушки, да и сама не слишком верила в свои слова. Как знать, что значит для Нэля эта девочка? Возможно, он в попытке достичь своей загадочной цели спокойно перешагнет через нее. Может быть, и не совсем спокойно, но... угрызения совести тоже ни от чего его не удержат. - Давай-ка ты сейчас приляжешь и отдохнешь, ты ведь очень устала. А я подумаю, как твоей беде помочь.
Марика говорила как можно мягче, понимая - главное, что нужно девушке - успокоиться и уснуть. Если она провела ночь в лесу, одна, она должна быть измучена до последней степени. Кстати не помешало бы поинтересоваться, верхом она прибыла или пешком, ну да это легко можно выяснить без посторонней помощи.
Девушка покорно позволила уложить себя около очага, и Марика как следует укутала ее меховыми одеялами. Бедная девочка за усталостью даже забыла о своем страхе перед сновидениями, и через несколько минут уже спала.
С полчаса Марика просидела рядом с Элейной, удивляясь тому, что даже во сне лицо ее продолжает оставаться таким по-детски несчастным. Видит ли она сейчас Нэля? Знает ли он уже о неудаче своего замысла? Что он говорит Элейне, дает ли какие-нибудь новые указания или оставил ее в покое? Марика дорого дала бы, чтобы разделить с девушкой ее сны, и самой поговорить с Нэлем. Уж она не позволила бы ему командовать собой, не разузнав сперва, что да как! Да и Нэль, надо думать, не посмел бы с ней так обращаться (...да уж точно не посмел бы?..) Но, увы, входить в чужие сны Марика не умела, то было умением лишь немногих из ментальных магов.
Так чем же она может помочь Элейне? Если бы хоть знать, в какой стороне искать Арьеля! Но он, конечно же, не сказал, куда уходит. Да и как он мог сказать, если и сам того не знал? Бродячей его душе было совершенно безразлично, в какую сторону идти, лишь бы - идти, не оставаться на месте.
Единственное, что могла сделать Марика, это попытаться отыскать Арьеля при помощи магического зеркала. Но много ли скажет картинка, показывающая текущую меж полей дорогу или покосившуюся ограду какой-нибудь деревушки? Поговорить с музыкантом через зеркало не было никакой возможности. Марика сомневалась в своей способности "потянуть" сложное заклинание магической связи, да и Арьель был слишком невосприимчив. Точнее, он просто не знал еще, как сделать себя восприимчивым, а Марика не могла ему помочь в этом, слишком незначительны были ее собственные силы.
Но что-то нужно делать. Едва ли Нэль отступится от девушки, не добившись цели - это не в его характере. Тем более, что, по мнению Элейны, она для него - последняя надежда. Должно быть, он попал в очень серьезную переделку, из которой не чает выбраться сам. И - главный вопрос! - почему ему вдруг понадобилось уничтожать книги?..
Больная голова Марики, охваченная жаром, соображала совсем плохо. Через несколько минут размышлений ведунья почувствовала сильную головную боль, окончательно прогнавшую все мысли. Что ж, так ничего не надумаешь. С трудом поднявшись и передвигаясь через силу - так и тянуло прилечь, - она приготовила себе целебный отвар, выпила его и снова уселась рядом со спящей Элейной. Неудержимо клонило в сон. Может быть, подумала Марика, после сна мне будет немного получше, и тогда я смогу что-нибудь придумать. С такой мыслью она укрылась одеялами, и скоро в крошечной избушке было слышно только тихое дыхание двух спящих женщин.


Никогда в жизни Терций, настоятель храма Бога Спящего, не испытывал раскаяния и сожаления подобной силы, как в последние несколько месяцев. И винить-то было некого, кроме себя, своей нетерпеливости и поспешности. Может быть, в некоторой мере, его извиняло то, что слишком долго он ждал; можно даже сказать, ожидание многих поколений служителей Безымянного сосредоточилось и слилось в нем одном. Всякое терпение когда-нибудь истощается... Вследствие этого, напряжение выросло до невероятного предела, и надо ли удивляться, что Терций, не в силах ждать дольше, почти не раздумывая, схватился за первый же выпавший шанс осуществить чаемое и страстно желаемое в течение стольких веков?
Нетерпение сыграло с Терцием злую шутку, да и не только с ним. Показалось ему, что в пришедшем за ответами молодом маге увидел он силу, достаточную, чтобы дойти до богов и переменить мир. Силу, которая не давалась до того ни единому человеку. Именно поэтому Терций направлял его и указывал цели и задачи, будто бы предназначенные ему самой судьбой. Да и стараться особенно не пришлось, маг и задолго до этого уже задумывался о своем предназначении... Но, как видно, ошибся Терций, и через роковую ошибку его в большей мере пострадал именно юноша, сгинувший после Самайна бесследно.
Теперь Терций сожалел, что напрасно погубил молодого человека. Он не сомневался, что маг погиб, в противном случае он неминуемо бы вернулся в храм. Залог, оставленный им, был слишком ценен. Книги достались ему тяжело, знания, содержавшиеся в них, дались еще тяжелее, и по доброй воле он не оставил бы такую драгоценность в распоряжении Терция насовсем.
Книгу он хранил в своем кабинете, в личной библиотеке, на полке среди других томов. Это было достаточно надежно, поскольку никто в храме, кроме него, не знал ни об ее ценности, ни вообще об ее существовании. В храмовую библиотеку Терций относить книгу не спешил. Братьям она ни к чему, а самого его очень интересовало ее содержание.
Вечерами он корпел над книгой, но дело двигалось очень медленно. Терций, хотя и не владел магией, язык магов худо-бедно разбирал, хотя временами его знаний оказывалось явно недостаточно. Вследствие этого, из-за нескольких пропущенных, непонятых слов, целые абзацы оставались для него неясными. И он не всегда мог догадаться по смыслу, ибо и смысл ускользал от него. Зачастую то, о чем повествовала книга, было всего лишь набором пустых слов. Знание магов не давалось непосвященным. А если уж речь шла о высоком знании магов...
Зря, думал Терций, беспомощно уставившись в страницу, испещренную мелкими черными значками, ох, зря я не попросил разъяснений у мага, пока он еще был здесь. Полностью всего я бы не постиг, но хотя бы малая часть тайны богов открылась мне.
Много времени он потратил, но не достиг почти ничего. Только росло в нем непонятно взявшееся предчувствие, будто ЧТО-ТО грядет. Терций почти не покидал пределов храма, но чувство, что мир замер и чего-то ждет, было слишком отчетливым. Хотя не было ни видений, ни знаков, ничего. Затишье... Так может, маг вовсе не погиб? И пришел в Божественный Дом? Как знать, возможно, там сейчас идет война... Но узнают ли люди об ее исходе?
Вопросы были слишком тяжелы и сложны для человеческого разума. Терций понимал, что никогда ему не разрешить их самому.

Удивительно, но предчувствия настоятеля, похоже, оправдывались. Терций начал понимать это в тот момент, когда в его кабинете появился один из послушников с сообщением: южанин вернулся.
Терций незамедлительно понял, о ком идет речь. Китаро, сумрачный молчаливый парень, воин-левша, пришедший с магом. Точнее, приведший мага. Тогда еще, узнав об этом, Терций удивился: молодой маг был ведом, был явно одержим, но не знал, куда идти; южный варвар же безошибочно привел его в нужное место, хотя боги совершенно определенно его не занимали. К познанию он тоже не стремился; был собачьи предан магу - но и только. Разговоры ни с кем не начинал, а все время проводил разгуливая по подземному храму и надземным его окрестностям. Китаро удивительно быстро разобрался в запутанной планировке святилища, и ему не требовалось сопровождающих. Терций, когда ему сообщили о свободных передвижениях варвара, решил не ограничивать его свободу. Он был уверен - Китаро не сделает ничего, что могло бы причинить вред его ненаглядному магу. А значит, пока маг остается в храме, храм в безопасности.
Увидеть его в святилище одного Терций не чаял, а потому удивился. Что могло понадобиться здесь Китаро? Или, быть может, он разыскивает мага? Что ж, зачем ломать голову, когда можно прямо спросить. И Терций велел сопроводить варвара в его личный кабинет.
- Приветствую тебя в святилище Бога Спящего, - кивнул он, когда Китаро явился пред его очи.
- Мир тебе и твоему богу, - отозвался варвар с акцентом, который не могли сгладить несколько лет жизни в северных краях.
Нет, вдруг подумал про себя Терций, глядя в неподвижные, ничего не выражающие глаза Китаро. Не с миром ты пришел. Не с миром.
Он не знал, почему так решил, но под взглядом южанина озноб пробежал по его спине.
- Меня прислал Нэль, - продолжил Китаро своим ровным, словно неживым, голосом. - Он велел взять у тебя книгу.
- Нэль? - настороженно переспросил Терций. - Он прислал тебя? Почему же он не пришел сам за своей книгой?
- Нэль говорил со мной с высоты холма богов. Его судьба не позволяет ему вернуться к людям. Еще не время.
- С холма... с холма богов? И как же он говорит с тобой оттуда?
- Я вижу его вот здесь, - Китаро, не моргнув глазом, коснулся сложенными вместе указательным и средним пальцем середины лба. - И слышу его. Он приходит ко мне и говорит со мной.
Так, прекрасно... Варвара посещают видения, и к тому же, он слышит голоса. Как знать, уж не силой ли собственного воображения он вызывает образ мага в своей голове? Известно множество случаев, когда видения на самом деле являются ничем иным, как галлюцинациями...
Мог ли маг действительно говорить с Китаро, да еще - с холма богов? Кто знает. Этого Терцию не узнать точно. Но Китаро верит, что именно так дело и обстоит, и этого достаточно. Во всяком случае, для него.
- И почему я должен отдать тебе книгу? Что ты собираешься с ней делать?
- Этой книги не должно быть на земле.
- Он, должно быть, тронулся! - не выдержал Терций. - Ей нет цены, и кому, как не ему, знать это!
- Он велел мне, и я выполню его приказ.
Терций резко поднялся со своего места. Похоже, у этого варвара нет мозгов, одна лишь слепая преданность. Так мог бы действовать пес, обожающий своего хозяина.
- Я не отдам ее тебе, слышишь, Китаро? Не позволю тебе уничтожить книгу.
- Так или иначе, я получу ее.
Он больше ничего не добавил; интонации его голоса и выражение глаз ничуть не изменились, но Терций сразу понял, что скрывается под этой короткой фразой. Меч за спиной Китаро говорил сам за себя, и говорил красноречиво. Но даже отсутствие оружия не сделало бы варвара менее опасным. Терций оценивающе оглядел его высокую, крепкую фигуру, задержав взгляд на несколько секунд на его руках, загорелых и мускулистых. Одного его кулачного удара будет, пожалуй, достаточно, чтобы уложить человека насмерть, проломить голову и выбить дух вон.
- Если ты убьешь меня, Китаро, - очень тихо проговорил Терций, стараясь вложить в свои слова как можно больше значимости, - тебе никогда не выйти отсюда. Тебя не выпустят братья.
Наконец-то, хоть какое-то выражение показалось на бесстрастном лице южанина. Но это было отнюдь не то выражение, которое могло бы обрадовать Терция. Китаро улыбнулся, и от его улыбки кровь стыла в жилах.
- Мне и не нужно отсюда выходить, - ответил южанин так же тихо.

Сдержанности Терция хватило ненадолго. Не один раз в жизни ему приходилось видеть, как жгут книги, и он полагал, что сможет пережить и этот день тоже. Одной книгой больше, одной меньше - невелика разница. Но беда-то в том, что ЭТА книга была не просто стопкой исписанных страниц, схваченных жестким окладом. Она была единственной в своем роде, она была - реликвией, она была - святыней. В ней жила мысль, пронизавшая тысячелетия...
Вначале Терций, вдруг ослабевший, охваченный странной неподвижностью, молча наблюдал за Китаро. Тот покрутил в руках черную книгу, пролистал ее, словно удостоверяясь, что она - именно та, что нужна ему. Хотя, что мог варвар разбирать в магических книгах? Терций готов был поклясться, что Китаро не прочтет ни единой буквы. Но лицо южанина хранило такое сосредоточенное выражение, словно бы он улавливал полностью весь смысл, скрытый в убористых строках. Загрубевшие пальцы огладили оклад, нежно, словно касались лица любимой девушки. Завороженный таким внезапным преображением грубого варвара, Терций смотрел, как вслед за тем Китаро, перевернув книгу и схватив ее за корешок, поднес ее доверчиво распахнувшиеся страницы к горящей на столе свече. И, когда края их начали чернеть и обугливаться, скручиваясь, Терций не выдержал и метнулся вперед, пытаясь выбить черный том из рук южанина. Но тот отпрянул с куньей ловкостью, и отвел руку с книгой в сторону, а вторую, свободную руку, выбросил навстречу Терцию. Удар пришелся точно в переносицу, и настоятель храма Безымянного Бога, не издав ни звука, рухнул на каменный пол.
Книги горят плохо - это Китаро обнаружил довольно быстро. Он сел в кресло, недавно еще принадлежавшее Терцию, блаженно вытянул ноги и принялся, вырывая из черного тома один лист за другим, бросать их на пол рядом с собой. Горка желтоватой бумаги стремительно росла, и все же книга оставалась довольно пухлой. Китаро выдирал сначала по одному листу, потом - по два, по три. Когда в руках у него остался лишь один черный, обитый металлом оклад, он отбросил его в сторону и, удовлетворенно кивнув, взял со стола свечу. Медленно, чтобы не загасить случайно робкий огонек, поднес ее к молчаливо ожидавшим своей гибели листам. Те загорелись, но очень неохотно, и Китаро пришлось не раз ворошить их, чтобы пламя не пропустило ни малейшего клочка бумаги. Трудно было отыскать в скудно обставленном кабинете подходящий предмет, который мог бы сыграть роль кочерги, - использовать в подобных целях меч Китаро посчитал кощунством, - но, в конце концов, под руку попался тонкий и легкий жезл, украшенный изображением мужской головы с закрытыми глазами. Китаро понятия не имел, для чего он был предназначен, но предполагал, что жезл этот имеет какое-то ритуальное значение. В данный момент, впрочем, это было неважно.
Когда бумага прогорела, Китаро последний раз переворошил пепел, чтобы убедиться, что ни единого клочка не уцелело. Нет, все сгорело дотла, приказ выполнен в точности. Хорошо. Китаро поднялся, пересек комнату и остановился над лежащим на полу навзничь настоятелем храма. Постоял немного, опустился рядом на колени и приложил ухо к его груди. Терций не дышал, и ударов сердца тоже не было слышно. На лице его застыло выражение крайнего отчаяния. Китаро медленно покачал головой. Жаль, что так получилось. Он не должен был никого убивать...
- Я сделал то, что ты сказал, - тихо проговорил Китаро, подняв глаза к низкому темному потолку. - Теперь я могу придти к тебе?
На несколько минут он замер, словно прислушиваясь к чему-то; лицо его было неподвижной бронзовой маской с отверстиями вместо глаз; и тишина отдавалась звоном в его ушах. Потом, не поднимаясь с колен, он потянулся к мечу, вытянул его из ножен и положил к себе на колени. Все его движения были неспешными, неторопливыми и выверенными, словно он проделывал их уже множество раз. Еще немного посидел, вперив взгляд в блестящую полосу клинка; торопиться было некуда, время на холме богов течет по иным законам, никак не связанным с законами мира людей.
Клинок был слишком длинным для осуществления задумки Китаро, поэтому он спустил с пояса тканый пояс-кушак, достаточно длинный для того, чтобы обернуть вокруг тела несколько раз, и один его конец он обмотал вокруг клинка, отступив приблизительно на ладонь от рукояти, а второй - оставил висеть свободно. Обеими руками взявшись за импровизированную рукоять из кушака, и нацелив острие меча себе под грудину, Китаро снова медленно, будто во сне, поднял глаза к потолку...